ДОМ-МУЗЕЙ А.П. ЧЕХОВА

ИЗ ИСТОРИИ МУЗЕЯ: ОСЕНЬ 84-ГО

Садовница Прасковья забывала выключать воду в саду и вода из шланга, то и дело заливала не только атласский кедр, но и соседние куртины.

Было что-то тревожное в той осени: частая облачность осеннего неба, частые ветры, переходящие в ураганы – последние оставляли на утро множество поломанных деревьев; была сломана могучая крона гледичии, – само дерево Чехова с трудом тогда уцелело. Гибли фруктовые посадки, повторявшие чеховские, и те, – что были посажены самой Марией Павловной Чеховой. Грустно было смотреть на эту неразбериху перепутавшихся между собой ветвей кустов, изломанных веток беззащитных деревьев: фруктовые и декоративные, они погибали, оставляя нас без своих вёсен.

То и дело на наших экскурсиях появлялись сотрудники КГБ, которых всё чаще стала интересовать прочность чеховских окон и дверей. Тревожился и наш директор, повторяя каждому из нас один и тот же вопрос: «Вы не забываете говорить о Ленине?» В Литэкспозиции был Ленинский зал, надо было рассказывать о Ленине-читателе Чехова, - Владимир Ильич вполне искренне любил Чехова и относил его к числу своих любимых писателей. Мы увлекались тогда одной из его цитат, где он, 22-х летний, чувствовал себя запертым в «Палату номер шесть». Из которой, как было известно, он сбежит, при всей крепости царских замков, в Европу. «Ну конечно, - прервёт одного из нас невоспитанный экскурсант, - пивка захотелось. Оно, видимо, и тогда было повкуснее нашей сегодняшней жигулёвки». Экскурсия неодобрительно восстанет и дружно выйдет на экскурсионную тропу из бетонных плит.

Тут старшему сотруднику научного учреждения, Владимиру Коробову, становилось особенно тягостно от плит, возлегающих на слабых корнях чеховских деревьев. Пиво у Коробова было любимым напитком с другом, Колей Рогачёвым. Оба они были молоды, только что женились и ждали от жизни новых свершений. И это им обещала работа в этом удивительном музее всемирного значения.

В те осенние утренники с поломанными ветками, Володе Коробову, уже начитавшегося Чехова, и ставшего заведующим Научно-просветительного отдела вместо ушедшей в декретный отпуск А. Головачёвой, приходили на память слова Тузенбаха из «Трёх сестёр»: «Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в жизни значение вдруг ни с того ни с сего. По-прежнему смеёшься над ними, считаешь пустяками и всё же ждёшь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться. О, не будем говорить об этом! Мне весело. Я точно первый раз в жизни вижу эти ели, клёны, берёзы, и всё смотрит на меня с любопытством и ждёт. Какие красивые деревья и, в сущности, какая красивая должна быть около них красивая жизнь!.. Вот дерево засохло, но всё же оно вместе с другими качается от ветра. Так мне кажется, если я умру, то всё же буду участвовать в жизни, так или иначе…»

Сухим деревьям, а об этом просили некоторые из нас, не давали «вместе с другими качаться на ветру». Их пилили и задумывались над посадками новых. Прочитав воспоминания Ольги Леонардовны, научный сотрудник и поэт Владимир Коробов подал Прасковье идею восстановить недостающие деревья. Те самые, на которые любил смотреть из своего итальянского окна Антон Павлович Чехов. Тогда была «одна беда – вечный недостаток воды, пока наконец Аутку не присоединили к Ялте и явилась возможность устроить водопровод». Теперь вода не в меру насыщала сад и никаких помех для новых посадок не существовало.

У Владимира было лишь молодое желание творить на земле Чехова! И если Чехов, по словам Горького, «поэт труда», то Владимир Коробов тоже! Подбадривало будущее, родившийся сын, скорый переезд в Москву. Жена, сокурсница по Литинституту, получала в Москве комнату в коммуналке, у метро. А впереди открывалось светлое перестроечное будущее. В. Коробов выработался во вполне приличного поэта, стал известен, стал жить и работать в Москве. Но тогда, в 84-м, счастьем для него стал сад Чехова. Он даже назвал своё Избранное (впоследствии) «Садом метаморфоз». Видимо, в честь Чеховского сада, о котором сам Антон Павлович сказал проще: «Сад у меня будет необыкновенным»!

С какой радостью тогда была встречена всем музеем аллея акаций под окнами Чеховского дома! Вспомнилось книпперовское: «Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие, они при малейшем ветре как-то задумчиво колебались, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, беспокойное и тоскливое… На них-то всегда глядел Антон Павлович из большого итальянского окна своего кабинета…»

Оживили сад и осенней посадкой тополя из Никитского ботанического сада – Саду Чехова! Берлинского, бывшего у Чехова, не нашли, и посадили обыкновенный.

Наутро Коробов пришёл к своей посадке и прочитал деревцу отрывок из чеховской «Степи». В моём 30-томнике Чехова и по сей день можно найти отмеченный им, простым карандашом отрывок который ему захотелось прочитать новоявленному «младенцу»: «А вот на холме показывается одинокий тополь, кто его посадил и зачем он здесь – Бог его знает. От его стройной фигуры и зелёной одежды трудно оторвать глаз. Счастлив ли этот красавец? Летом зной, зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное всю жизнь один, один…»

Одиночество, вероятно, первый и самый надёжный спутник настоящего художника и настоящего человека. Одним из самых одиноких домов русской литературы вполне можно считать и дом самого Антона Павловича в Ялте. Герои Чехова обещают посадить новый сад, он будет лучше того, что вырубит купец Лопахин. В «Вишнёвом саде» сад погибнет, – на чеховском куске земли он воскреснет! А России в Ялте будет оставлено фантастическое завещание, – когда-то неоднократно повторяемое в СССР – «Вся Россия наш сад» и возделывать его было задачей и обязанностью каждого советского гражданина.

Приезжая в Ялту, Владимир шёл чаще всего к деревьям Чеховского сада и к могилам своих близких. Жилья у него уже своего не было. Остановившись последний раз у нас с матерью, В. Б. Коробов умер. «Слишком распереживался», – скажет он незадолго до своей смерти. А потом будут его проводы. Выступая на прощании с ним, за всех нас, Юлия Долгополова скажет просто и очень точно: «То было золотое время нашего музея!»

Мы не только читали Чехова в самом его доме, но и не были посторонними людьми в нём. Тогда родилась Перестройка, и каждый из нас веровал в лучшее будущее своей Родины. Именно тогда я услышал в музее, в одном доверительном разговоре с сотрудником Комитета Государственной безопасности СССР: «Человек, который любит Чехова, не может не любить своей Родины». С годами я всё больше и больше соглашаюсь с этими словами.

Чайная Горка. Черешни в цвету.

Март расстилает туман по оврагам.

Переступив неземную черту,

В детство войду нерешительным шагом.

Странно бродить в этом сумрачном сне

По сорнякам босиком в огороде.

В хрупкой, сырой и далёкой весне

Вновь оказался я, Господи, вроде.

Мать улыбается, смотрит в окно.

В дверь постучу – встанет брат на пороге.

Прошлое крутится, словно кино,

Где все герои сопьются в итоге…

Как мне спасти их, вернувшись назад?

Правду от них я старательно прячу.

Только войдя в наш черешневый сад,

Не удержусь вдруг и горько заплачу.

Стихотворение «Сон. Памяти матери и брата» В. Коробова, из сборника «Сад Метаморфоз», 2008 г.

Автор статьи: Николай Алипов, сотрудник Дома-музея А. П. Чехова в 80-е гг XX в., в настоящее время младший научный сотрудник ГБУК РК «Крымский литературно-художественный музей-заповедник», член СП России.

Фотографии В. Кожина, специалиста по учёту музейных предметов ГБУК РК «Крымский литературно-художественный музей-заповедник».